Любовь божественная и человеческая

(Продолжение. Начало в № 9–13)

СВОЙСТВА ЛЮБВИ

Святой апостол Павел пишет: “Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам все имение мое, и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы” (1 Кор. 13, 1—3). Таким образом, христианское нравственное учение высокими словами апостола представляет любовь как ни с чем не сравнимый духовный дар и святейшую добродетель. “Добродетель, — сказал один святой отец, — есть вещь некая огненная”. Огненность любви самой по себе не может быть адекватно передана заурядными человеческими словами.

Но признаки подлинности любви вполне определенны. Даже и вместе взятые они не определяют сущности любви; они лишь дают возможность человеку открыть для себя направления своей жизни в духе любви и сверять свою реальность с идеальной заданностью христианского знания.

Среди всех признаков любви на первое место апостол ставит долготерпение. “Любовь долготерпит”. Это может показаться странным, но надо увидеть долготерпение во всей его красоте и полноте, чтобы убедиться, что это явление скорее небесного и Божественного мира, чем земного, человеческого. Нравственно-психологическое свойство собственно терпения, особенно же с природной его стороны, людям известно: это готовность и способность переносить скорби и испытания. Долготерпение же — не просто терпение, протяженное в даль времени. Оставаясь в нравственной перспективе, долготерпение, в отличие от простого терпения, утрачивает психологический, но приобретает мистический смысл. Вообще, в библейской практике словоупотребления само слово долготерпение более относится к Богу, чем к человеку, и потому как вечности, показывая высочайшую степень Божественной любви, независимо ни от времени, ни от человеческого беззакония (“не медлит Господь, но долготерпит нас” — 2 Пет. 3, 9; “долготерпение Господа почитайте спасением” — 3. 15; и проч.) И тогда понятно, что долготерпение, понимаемое подобным образом, есть свойство Божественной любви. А значит, и человеческой, поскольку оно проявляется и в человеческих отношениях: ему невозможно поставить пределов. И потому, если терпение может быть простым душевным человеческим качеством, долготерпение, по определению апостола Павла, — плод духовный (Гал. 5, 22), и потому — дело святых. Долготерпение в своей обычной нравственной практике рождает снисходительность к немощам других людей, включая немощи греховные. А это тоже дело любви, ее практика. Равно, как и милосердие, которое апостол называет следующим по порядку свойством любви.

“Любовь милосердствует”.
Милосердствует, значит, как минимум, в условиях падшего мира резко превышает закон справедливости, который, кажется, должен бы применяться для пресечения зла, действующего в мире. Справедливость требует если не возмездия за обиду, то, по крайней мере, остановки обидчика, готового обижать вновь любую личность и общество. Но любовь милосердствующая и сострадающая осознает, что всегда, особенно же с точки зрения вечности, обидчик приносит больше обиды и вреда себе, чем всем обижаемым им, обычно не сознавая этого: он готовит себе адскую участь в будущем и разрушает свою душу в настоящем. И судья-христианин, вынося обвинительный приговор преступнику, видит, что тот, к своей беде, более нарушил закон Божественный, чем земной, и милосердное сердце болит даже и при оправдательном приговоре (и при оправдательном еще, может быть, более, чем при обвинительном). Сердце, наполненное милосердием, и проявляется милосердно, независимо от лиц и обстоятельств, более того, независимо от того, имеется ли рядом нуждающийся в милосердии или нет. Оно переживает, что все творение вследствие падения человека “стенает и мучится доныне” (Рим. 8, 22), и оно ощущает в себе это стенание. Милосердие уходит корнями в вечность, где, кажется, оно и не нужно по причине общего блаженства. Но Церковь знает, что святые и на небесах участвуют в судьбах мира, то есть любовь в них милосердствует, ибо любовь — свойство Божественной жизни.

В условиях же земной действительности любовь ограждается рядом отрицательных условий, не выполняя которые, она переходит в свою противоположность. “Любовь не завидует”. Зависть есть особый тип отрицательного отношения к другой личности (порою проявляющийся и в словесном выражении), который начинается с двойного сравнения: своих способностей и способностей других людей и имеющихся от жизни результатов, тоже своих и других людей. У людей, находящихся во власти этой темной душевной склонности, называемой “зависть”, подобное сравнение приводит к следующему результату: “Я достоин лучшего, чем они”. У меня хороший ум, доброе сердце, большие способности (художественные и всякие другие); на деле же “они” почему-то имеют гораздо больше, чем я: больше материальных благ, больше известности, больше доброго отношения и так далее”. Любовь же ставит “другого” в своем сердце рядом с собой и радостно говорит: “Как хорошо, что он заслуженно получил все, что имеет”; а про себя смиренно обращается к Богу: “Благо Ти, яко смирил мя еси”. “Другой” не становится ей менее дорог! Любовь не завидует! Зависть по причине кажущейся ей несправедливости отделяет “другого” от себя и проникается к нему недобрыми чувствами. Зависть не любит.

“Любовь не превозносится”.
Для превозношения могут явиться какие-либо фактические основания: знания, способности и прочее. Однако эти фактические основания никогда не могут служить нравственным основанием для подобного чувства, потому что в превозношении, как и в зависти, вместо единения происходит отделение от себя иных людей. Кроме того, превозношение себя перед другими есть тем самым унижение этих других, унижение, в котором почти всегда скрывается элемент некоторого презрения. Таким образом, превозносящийся по двум основаниями поставляет себя вне любви: во-первых, разделяя себя от других (в то время, как любовь соединяет), и, во-вторых, презирая их (любовь уважает предмет своей любви). Для любви как жертвенного явления, напротив, может быть свойственно скорее возвышать над собой предмет своей любви, порою сверх меры. Впрочем, любовь, верно направленная, по природе своей безмерна, превозношение же всегда узко, будучи ограничено пределами собственной личности, как бы мечтательно высоко ни ставил себя превозносящийся.

“Любовь не гордится”.
Собственно, превозношение есть частный вид гордости — при взгляде гордости на себя в сравнении с другими людьми. По сути же для гордости это не необходимо. Она вполне может питаться сама собой. Она знает себе цену, цену высокую, и она в состоянии обойтись без других людей. Любовь не может обойтись! А гордость может. Гордость фиксирует все свои ценности на одной только собственной личности: и поводы для гордого самовозвышения, и поводы для гордого самоуничижения — все содержит в себе. У гордого может остро действовать и покаяние, но оно исходит не из любви к Богу, а из самоутверждения. Любовь взирает на другую личность, находя в ней самое дорогое для себя. Для гордости другая личность не более чем повод для его собственных переживаний. Любящий, напротив, чем более любит, тем более занят предметом своей любви. Ему нечем гордиться, потому что его главные ценности сосредоточены в этом предмете. Любовь жертвенна, а гордость, наоборот, противоположна жертвенности. Гордый, если чем и жертвует, то ради своей гордости.

“Любовь не бесчинствует”.
Прямой смысл слова “бесчинство”, хотя и всем известен, но недостаточно определен. Обыкновенно под бесчинством понимают какой-нибудь вид общественного безобразия, скандала и тому подобное, имеющего нередко демонстративный оттенок и нарушающего общее спокойствие. Конечно, трудно себе представить, чтобы человек, с любовью относящийся к обществу, в котором он находится, позволил себе бесчинство и в этом смысле. Но, разумеется, апостол Павел применил это слово, имея в виду более обширный нравственный смысл, вполне открывающийся при рассмотрении слова “чин”. Чин — это лад, строй, гармония, установленная закономерность, конструктивность. Бесчинство, следовательно, — разлад, расстройство, дисгармония, хаос, разобранность частей. Чин учиняется, налаживается, строится соединением, и значит, некой соединяющей высшей силой. Если эта сила действует в подлинной жизни, наипаче же, в жизни человеческих обществ, она называется любовью, потому что любовь соединяет и соединяет конструктивно, гармонично, а ненависть разделяет, разъединяет, приводит к бесчинству. Любовь не бесчинствует.

“Любовь не ищет своего”.
“Искание своего” — по сути, в области желательной есть то же явление, что и гордость в области интуитивно-страстной. Искать своего — значит, стремиться, чтобы все события совершались желательным для человека образом. Не говоря уж о том, что “искание своего” не только исключает волю Божию, но хочет подчинить ее своеволию, оно совершенно не заботится ни о желаниях, ни о необходимостях других людей. Любовь, напротив, ищет выполнения воли любимого и в самом этом выполнении видит свидетельство любви. Любой внимательный человек согласится, что настоящая любовь проявляется не “словом или языком, но делом и истиною”. Дело — это искание добра предмету своей любви. И как часто оказывается, что искание и делание для любимого входит в противоречие со своими интересами, с “исканием своего”. Что же делает любовь? “Не ищет своего”, то есть в таких случаях не просто не ищет, но и жертвует “своим”. И чем меньше любовь, тем с большей болью или, по крайней мере, неохотой это может быть сопряжено, особенно, если очень уж любить себя. Любовь к себе ищет “своего”. Любовь к ближнему не ищет своего.

“Любовь не раздражается”.
Кажется, это слишком уж очевидно в применении к предмету любви. Но апостол Павел имеет в виду, что любовь вообще не раздражается. То есть никогда. Наступление раздражения говорит об отступлении любви — в целом. И это станет понятным, если рассмотреть природу любви в связи с природой раздражения. Раздражение есть следствие и признак неудовлетворенности некоторых желаний, вообще, недовольства, в частности, недовольства людьми. Любовь же есть максимальное достижение высшего желания, и если прежде какие-то желания имелись, они гаснут в свете этого главного достижения. И поскольку никакие желания не Свойства любвитревожат душу, достигшую главного, она приобретает тем самым спокойствие. Но это — не спокойствие равнодушного безразличия к обстоятельствам и к людям, которое на самом деле является одной из противоположностей любви. Это блаженство довольства от приятия всех обстоятельств и всех людей, которые посылаются Промыслом. Людей, потому что любовь, расширяющая сердце, мало-помалу включает в это сердце всех, встречаемых на жизненном пути. Любовь соглашается со всеми обстоятельствами, потому что чувствует их полезность как посылаемых Богом. Любовь, действующая в сердце, несет мир, а потому не раздражается.

“Любовь не мыслит зла”.
Не только не делает, но и не мыслит зла. То, что не делает зла, понятно из того, что даже не раздражается. Делание же зла как бы совершается в развитие процесса раздражения. Но речь у апостола идет не только о неделании зла, не только о непереживании или мечтании зла, но и о немышлении зла. Во-первых, зла собственного, во-вторых, зла чьего-нибудь иного, а в-третьих, зла вообще. Причем зло собственное не мыслится не только по отношению к предмету любви, что само собою разумеется, но и по отношению к любому другому лицу и по отношению к чему бы то ни было. Даже и помысел собственного зла, едва только приблизившись к любящей душе, тут же и отскакивает, потому что сама природа любви его не принимает, ибо в природе зла содержится разделение, неприемлемое любовью. Но и зло в его бытии не мыслится любовью. Любовь, озаряющая и переполняющая сердце, просто не может поверить, что другой, а тем более любимый им, может не просто не любить, но не любить до зла. Любовь — сама жизнь, а зло — к смерти, и потому любовь не мыслит зла как бытия, противного любви.

“Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине”.
Эта характеристика, как видно, содержит в себе одновременно взаимоисключающие отрицательную и положительную стороны. Речь идет, разумеется, о неправде всякой — как нравственной, так и умственной. Неправда нравственная состоит в приятии нравственного сознания, противного заповедям христианским; неправда умственная — в приятии мыслей, противных учению христианскому. Любовь любит не только личности, и среди них прежде всего личность Божию, но и правду Божию, нравственную и умственную, видя в них любовь Божественную. И потому любовь, встречаясь с неправдой, видит в ней беспорядки нарушения заповеданной Богом любви и отклонение от любви Божественной, а потому печалится, а не радуется. Сорадование же истине не пассивно, но активно, как истинное соработничество Богу. Оно не просто ждет, пока Промысл выстроит некоторые жизненные обстоятельства, но само ищет волю Божию и стремится ее исполнить. Видя в людях и явлениях возможность исполнения Божественной правды, любовь находит в ней источник радости, органически переживает ее и проявляет свое переживание. В частности, это выражается и в четырех последних положительных характеристиках любви.

“Любовь все покрывает”.
Покров любви есть, прежде всего, покров сострадательный, соскорбящий. Любовь, когда видит какую-нибудь скорбь, находящую на человека, особенно же на преимущественный предмет любви, делает все, что можно, чтобы он избежал этой скорби или хотя бы сила ее была уменьшена, даже если при этом страдание и беду придется взять на себя. Когда же этого сделать по объективным причинам никак невозможно, сострадающая любовь своим сочувствием делает всё, чтобы само переживание скорби было не столь сильным. Недаром же говорится, что сочувствие в скорби делает ее уменьшенной вдвое. Но любовь, в частности, покрывает и человека, находящегося в нравственной беде, падшего. Ненавидя грех, любовь жалеет человека, падшего в грех, не только не нанося ему новых ран и язв своими упреками, особенно когда он слишком остро чувствует свое падение, доходя до уныния, но своим сочувствием как бы даже и частично снимает эту вину. В патерике рассказывается, что один монах, падший в тяжкий грех и гонимый своими братьями, вбежал в келью к некоему великому старцу, ища у него спасения. И тогда старец спрятал его в пустую бочку, а сам сел на крышку; вбежавшим же братьям он сказал: “Ищите (тем самым и в буквальном смысле “покрыл” его.) Да, подлинная любовь покрывает все.

“Любвь всему верит”.
Всему верит, конечно, не в том смысле, что с доверием воспринимает всякие россказни и небылицы, да это и очень странно было бы для нравственной высоты любви. Прежде всего, доверие относится к предметам любви. Так для нелюбви, и самой по себе нередко довольно лживой, свойственно не доверять и всему, и всем, на кого эта нелюбовь распространяется. Так, напротив, для любви, сорадующейся истине, ибо в истине пребывающей (поскольку любовь и жизнь истинны), с априорным доверием, с уверенностью, что и в предмете своем неуместна ложь, — так естественно верить в целостность мира и его предметов, открываемых любовью.

“Любовь всего надеется”.
Эта всеобщность надежды связана со всеобщностью веры, и прежде всего, по отношению к любимым личностям. Любовь ожидает от объектов любви всего лучшего: лучших отношений, лучших призывов, лучших плодов. И это ожидание лучшего и олицетворяется в надежде, которая не прекращается и тогда, когда оказывается отчасти обманутой, ведь любовь выше незначительных эмпирических подробностей. Эта надежда любви потому и не постыжается по своей сути, что она, во-первых, всеобща, то есть всегда есть место утешению, а во-вторых, великодушна.

“Любовь все переносит”.
Конечно, здесь речь идет, прежде всего, о перенесении трудностей, невзгод и скорбей, потому что радости и переносить не надо. Но любовь переносит невзгоды не только в чаянии, в надежде на их скорое избытие и возвращение радостей. Просто любовь значительней и выше всяких невзгод, и их тяготящая сила — слабее воспаряющей силы любви. Не они унижают любовь, но любовь возвышает их, облагораживая и сами невзгоды, и их перенесение, потому что в любви содержится высокое благородство: любовь рождается Богом. Любовь даже с радостью переносит невзгоды ради предмета любви.

Протоиерей Владислав Свешников
«Очерки христианской этики»

(Продолжение следует)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475