Чужая боль — не чужая

Достоевский в “Братьях Карамазовых” немного писал об аде. Для него ад – это момент или состояние, когда человек скажет себе: “Поздно! Я прошел мимо всего… Единственное, что было на потребу, для чего стоило жить, чем стоило жить, я уже исполнить не могу; я никому больше не нужен. Было время, когда я мог любить умно, сердечно, творчески; теперь я этого больше сделать не могу; я вошел в Вечность, в которой любовь изливается от Бога; моя любовь никому больше не нужна. На земле – да, она была нужна очень многим; очень многим нужно было, чтобы я их заметил, чтобы я на них обратил внимание, чтобы я умел их увидеть глубоким, проницающим взором; чтобы я умел прислушиваться к ним и слышать не только пустые звуки, слова, а то, что за словами кроется: крик, плач, радость или страх живой души перед своей жизнью…

Урок о Боге, о добре в спецприемнике для несовершеннолетних. Человек тридцать смотрят на тебя – кто насмешливо, кто равнодушно, кто развязно, кто… с интересом. Но таких – единицы. Рассказываю о Христе и Его подвиге и вдруг ловлю себя на мысли, что чего-то не хватает. Чего? – сердца закрыты, опечатаны, задраены, заколочены. Здесь просто так не достучаться. Разговорами о любви друг к другу этих озлобленных детей с искалеченными душами до слез не растрогать. Немного ежусь под колючими взглядами малолетних правонарушителей. А в голове одна мысль быстрее другой – не о том говоришь. Ищи!

“Сила Моя в немощи совершается… ” — говорит Господь. “Господи, помоги!” – в отчаянии взывает моя душа, теряя надежду. И что-то меняется, в какое-то неуловимое мгновение Господь показывает этих повзрослевших от жестокостей и зла нашего “цивилизованного” мира детей — другими. Сквозь огрубевшую оболочку греха начинает светиться образ Божий. У одного вся рука от локтя до кисти в зеленых полосах после врачебной терапии. Ночью он резал себе вены – не хотел жить. Начинаю с простого: “Как тебя зовут?” – “Алеша”. “А сколько лет? – Ты крещеный? А в Бога веришь?” Еще несколько вопросов, и взгляд теплеет, сердечко приоткрывается. Смотришь каждому в глаза, – а там душа! Дети с уже изломанной судьбой – но свет образа Божия, как луч солнца, пробивается сквозь сгустившийся мрак.

Один вредничает, всех задирает, сам не слушает, других заводит – наказание! Понимаешь, что криком их только позабавишь: “Еще одна нервная пришла”. И опять та же мысль: “Господи, вразуми! Что делать, как достучаться?” Здесь мало знать детскую психологию, здесь нужно всеми силами души постараться понять, что с каждым из этих детей произошла трагедия, боль которой каленым железом будет жечь до последних лет жизни их раненые сердца. Однажды они переступили страшную грань – они познали зло в его настоящем обличии. Этот огонь опалил их неокрепшие души, изранил, изломал. Сколько таких вступает во взрослую жизнь! Сколько их покалеченных погибает, не дойдя до Бога? Чья это боль? Чья вина? Чья ответственность?

Родительский подвиг тогда становится подвигом, когда он сопряжен с жертвенностью. В нашей многозаботливой жизни на этот шаг соглашаются не многие. Происходит подмена главного на то, что легко и удобно. Сначала куча игрушек, потом куча секций, потом откуп деньгами… потом, почему-то, ребенок становится чужим. Родители сегодня слишком заняты, чтобы любить, по-настоящему любить своих детей. Цветок детской души тянется к теплу, к пониманию, к нежности родительских сердец. Ему не нужна холодная псевдолюбовь чужих дядей и тетей.

Дети, еще не научившись лицемерить, видят ложь взрослых, и их чуткие души возмущаются той кощунственности, которая совершается над их чистыми чувствами. Ребенок не может защититься от этого – зло насильно вливается в его душу. И это надругательство не проходит бесследно – дети мстят. Это бунт против родительской черствости, холодности, равнодушия. Наркотики, преступления, жестокости – это все лишь крик больной, изломанной души: “Я есть! Я еще живой! Почему вы похоронили и вычеркнули меня из вашей жизни? Почему вы каждый день проходите мимо меня? Для вас главнее – ваша работа, ваша карьера, машина, ваша спокойная жизнь, – а как же я? Я каждый день жду от вас, мои родители, ни денег, ни котлет, ни шмоток – я жду вас! Вашей любви, вашего тепла. Вы мне нужны – мне одиноко и страшно в этом мире, который меня не любит”.

Длинный коридор изолятора. Серые стены, тусклая лампочка. Одинокая железная кровать в углу. Маленький мальчик с бритой головой сидит на краю казенной постели и читает книжку. Обращаю внимание на худобу и то, что вся голова в шрамах. На удивленный вопрос в моих глазах 10-летний мальчишка отвечает равнодушно-спокойно: “Это отчим пьяный бритвой резал”, длинный худой палец скользит по буквам, губы беззвучно произносят сокровенные слова того сказочного мира, который наполняет больное маленькое детское сердце неизведанной радостью. “Что ты читаешь?”, — “Гулливера”. – “Интересно?” – “Да, он такой добрый. Он был большой и сильный, но никого не обижал. Я бы хотел там пожить”. Когда я отошла, мальчишка опять погрузился в тот радостный и желанный мир сказки. Для него эта сказка была единственной реальностью, которая питала сердце добром. Я спросила воспитателя, почему этот ребенок спит здесь, в коридоре изолятора, а не в спальне с остальными ребятами? На что мне ответили: “Он болен СПИДом. Скоро его отвезут в больницу”.

Порой я не знаю, о чем говорить с этими детьми – критерии добра стерты напрочь. Говорить о семье, о любви, о дружбе тоже очень сложно – эти дети не знают порой даже таких слов. Пороки, страсти в этих маленьких сердцах играют зачастую главную партию. Но все же каждый ребенок уникален. Их души, если очень захотеть, если присмотреться – похожи на прекрасные хрустальные вазы, которые однажды чья-то злая чужая рука безжалостно разбила об острые камни равнодушия, холодности и жестокости нашего взрослого мира. Дети бегут, они бегут от родителей, из дома, из приютов, из детских домов, из приемников и… из жизни.

Мой урок называется – “Сотворение мира”. Мальчишки сегодня на редкость тихи. Слушают внимательно. Задаю необычный вопрос: “Ребятки, а вот если бы вам дали возможность создать свой мир и все то, что его бы наполняло и оживляло, с чего бы вы начали и как бы его построили?” Самый маленький на вид, но шустрый тянет худую руку: “Можно я?” – “Я сотворил бы землю, и на ней росли бы самые красивые цветы. На моей земле никогда бы не было ночи. А на деревьях росли бы пряники, ну такие, с присыпкой, я их очень люблю. Я когда был маленький – жил с бабушкой и она мне их часто покупала. И у меня еще был бы дом, но окна были бы низко. И еще на моей земле не было бы водки и мама была бы тогда добрая”. Потом позже я узнала, что этот 11-летний мальчишка, устав от побоев пьяных родителей, вышагнул с третьего этажа, потому что не хотел жить… Его удалось спасти, правда зрение последнее время стало падать, и голова с огромным шрамом порой нестерпимо болит.

Они бывают разными – эти дети. Иногда, проведя уроки с обеими группами – я ухожу разбитая. Их злость, агрессия выплескиваются не только в словах, но и в движениях, и во взглядах. Они не хотят слушать ни о чем. Один повернулся боком и блатным жестом пальцев пощелкивает зубы. Подхожу и легким прикосновением руки дотрагиваюсь до макушки. Мальчишка вздрагивает и весь сжимается. “Ты чего боишься, тебя что, никогда не гладили по голове?” – “Нет. Я живу на вокзалах”. – “У тебя нет дома?” – “Есть, но я туда никогда не вернусь. Лучше по подвалам или еще где. А еще лучше – сдохнуть!”

Я прихожу и рассказываю этим детям, не видевшим детства – о добре. А они не слышат. Или не верят. Они, не став еще взрослыми, уже так устали от этой жизни. И они сводят с ней счеты. Они мстят взрослым, тем, кто лишил их однажды и навсегда детства, самого важного времени человеческого бытия.

Сережа – маленький, худенький. Белесые ресницы. Внимательно слушает о Боге, о храме. Показывает на руке татуировку – крест. Рассказывает, как бабушка водила, маленького еще, в Церковь. Не успеваю я порадоваться, как внезапно, с быстротой взгляда, этот тихий ребенок с остервенением бьет соседа по голове. У меня шок: “Ты что делаешь?!” Воспитатель начеку – вовремя их разнимает, а мне разъясняет ситуацию: “Этот Сережа, вместе с другом, насмерть запинали взрослого мужчину. После приемника его сразу на малолетку”. После урока, с разрешения, беру притихшего мальчишку и пытаюсь в разговоре понять – кто передо мной. “За что ты его так?” – “Не знаю”. “А тебе его разве не жалко?” – “Нет. Меня никто не жалел никогда”. – “Тебе было когда-нибудь очень больно?” – “Мне всегда больно”. И большие, горькие слезы потекли по шершавым щекам… Три года назад, на глазах восьмилетнего ребенка пьяный отец зарубил топором свою мать.

Однажды я услышала в проповеди одного старого и мудрого священника такие слова: “Дети – это дар Божий. Они даны родителям Господом как бесценное сокровище. Но это сокровище мало сохранить и уберечь. Цветок души, неповторимость его личности должна раскрыться благодаря трудам и заботам родителей. Ребенок – это не наша собственность. Это то, что мы должны Ему вернуть в преображенном виде. И мы с вами в ответе за их души, за то, что они вынесут в общении с нами. Отдавайте свою любовь, отдавайте свои сердца детям. Эта великая жертва будет вашим оправданием в последний час земного бытия”.

Не судите о древе по листьям,
отпавшим от древа.
Знать, не вовремя вам
захотелось отведать плодов.
Если б каждый садовник
зимой, руководствуясь
гневом,
Порубил дерева –
мы б остались тогда
без садов.

(Иеромонах Роман)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475