Инок Киприан (Бурков): Господь бросил меня на духовную брань – помогать людям подружиться со Христом

Монах со звездой Героя на груди – явление, на мой взгляд, достаточно редкое. Но если вспомнить воина Пересвета (ведь он же и воин, и монах) – получается, Вы своим примером несете определенную миссию. Монахи всегда были воины. Всегда монастыри были крепостями сопротивления всякого рода захватчикам. То есть и духовный воин, и воин в прямом смысле слова.

– Конечно, монах – воин как на духовном фронте, так, если потребуется, и на поле брани. Таким был Пересвет – мы это тоже из истории с вами знаем хорошо: побеждают на войне сильные духом. Но это же неважно, удостоен человек звания Героя Советского Союза или нет, героев в истинном смысле этого слова гораздо больше чем тех, кто удостоен звания Героя. И про себя могу сказать, что эта награда высокая (эта высшая степень отличия была в Советском Союзе), я ее не считаю своей личной наградой: она принадлежит всем нашим авиационным наводчикам, всем, кто воевал в Афганистане, в этой серьезной военной профессии.

Вы по собственному желанию отправились в Афганистан?

– Да.

Что Вас сподвигло на этот шаг?

– Во-первых, это мне отец предложил – поехать в Афганистан в 1981-м году – он добровольно тоже написал рапорт, поехал туда и позвонил мне, спросил, «не желаю ли я вместе с ним на юг?». Я сказал: «Конечно, желаю». Почему я так сказал? Ну, мы же воспитаны были в советское время как воины-интернационалисты и искренне хотели помочь братскому афганскому народу. Просто не сложилось поехать вместе в один год: я заболел и вместо Афганистана попал на больничную койку, а потом опять-таки когда уже должен был выехать в Афганистан погиб отец, и, когда я вернулся с похорон, мне запретили поездку туда.

И Вас не остановило даже то, что Афганистан забрал отца?

– Дело в том, что если первоначально такой мотив был – помочь братскому афганскому народу, то когда я выгружал труп своего отца с самолета и видел оцинкованный гроб, обитый досками, на досках было написано красной краской: «П–к Бурков», то есть «полковник Бурков», во мне тогда возник вопрос… Во-первых, осознание, что Афганистан это не шутки: эта помощь афганскому народу может закончиться смертью, и она так закончилась для моего отца. И у меня возник вопрос: «А оно того стоит? Все-таки не на своей территории, мы не защищаем свою Родину от нашествия врага, да, помогаем братскому афганскому народу, но стоит ли жизнь за это отдать?». Я и хотел это понять. В письме отца, которое было написано за 12 дней до его гибели, в общем-то, был ответ на этот вопрос – ради чего он туда поехал, там даже было описано как он погибнет, просто пророческие слова были: «Не жалей, мама, я не страдаю, и не трудная жизнь у меня – я горел, я горю и сгораю, но не будет стыда за меня». Он так и погиб – два экипажа, оба остались живы, а он последним покидал вертолет сбитый и когда, как ребята рассказывали, появился в боковом люке, в этот момент произошел взрыв – вертолет взорвался – попали, видимо, в боковые баки с горючкой, и произошел взрыв. Ну, естественно, керосин горящий, все это пламя на него вместе с керосином, и взрывной волной выкинуло из вертолета, но пока подбежали, затушили, только белая полоска осталась под портупеей. Но там были и другие слова – ради чего, то есть за что он погиб: «За долю лучшую мусульманина-брата в бой шел, перевалы брал, и за совесть, а не за награды своей жизнью рисковал». Это был ответ моего отца, но мне хотелось понять самому для себя: а для меня что ценности? Поэтому я и попросился, несмотря на то, что по здоровью мне нельзя было категорически участвовать в боевых действиях. Даже поездка в такую страну запрещена в течение 3-х лет. Но, слава Богу, мне удалось уговорить врачей. А в Афганистане просто никто не знал, да там не до того, чтобы расспрашивать можно или нельзя, я пришел на командный пункт, доложился, что прибыл. Меня спрашивает начальник КПП полковник Иванов: «Ну, куда тебя?». Я говорю: «В авиационные наводчики». – «Ну, да, не нам же, старикам, по горам лазить». И вот так я попал в наводчики – и, слава Богу, я этому очень рад, несмотря на свое ранение: именно Афганистан мне помог обрести настоящие ценности, которые потом помогли пройти все искушения властью и через бизнес и, как говорится, не испортиться.

В Афганистане произошло событие, перевернувшее Вашу жизнь: Вы потеряли обе ноги. Можете рассказать об этом?

– Это была Панджшерская операция 1984 г., с пехотным полком мы брали гору – гора 3300 м, до этого мы залезли на 4000, мы заходили с тыла противнику – важно было перерезать ему пути отступления, и брали мы его с двух сторон, снизу с разведротой (вот я с ней как раз и пошел), и основные силы вдоль хребта ударили. Взяли эту высоту, авиация работала, я поставил, как говорится, вертолеты, до этого был авиационный удар самолетами, бомбовый удар. Но потом, когда мы на нее забрались, я там увидел грот – в камнях, сразу и не заметный, такой узкий маленький вход – и, подойдя к нему, увидел там, что пулемет стоит ДШК, крупнокалиберные патроны, гранаты, бумаги какие-то валяются. Вот я решил залезть в этот грот, вытащить документы. Я с опытом был, посмотрел не заминировано ли, ну, в принципе, оно не могло быть заминировано: мы ударили так быстро и хорошо, что противник не мог просто заминировать местность. Обычно если минирование идет, то площадь какая-то покрывается минами, тем более, когда мы их выбили, еще тут стрельба даже шла – вдогонку духов палили. Когда вылез, поднял руки вместе с этими гранатами, патронами, говорю: «Вот, мужики, трофеи наши», положил на землю, сделал шаг и раздался взрыв. Я даже сначала подумал, что кто-то другой подорвался – звук с правой стороны раздался – но сразу в голове темно стало, в глазах темно, и первая мысль, пронзившая (знаете, как пронзила меня всего): проклятие, сон в руку.

А сон мне, действительно, перед Афганистаном приснился, что я правой ногой наступил на мину, что я подорвался. И я видел себя в этом сне без двух ног на протезах в звании майора (хотя я был ранен капитаном), в парадной форме, это говорило о некоем будущем, что я буду майором, буду военным, то есть не буду комиссован.

Несмотря на тяжелейшее ранение у Вас даже мысли не было покидать строй, Вы вернулись в профессию.

– Конечно, я хотел летать, хотел служить, тем более пройдя Афганистан. Было над чем, как говорится, поработать и послужить еще Родине. И мне помог, конечно, образ Алексея Маресьева. В ходе операции побывал я в клинической смерти трижды (об этом я, правда, узнал спустя 3 года), так что опыт посмертной жизни я прошел и о том, что такая жизнь есть – жизнь после смерти, я знаю не по книжкам, не понаслышке, а, как говорится, на своем личном опыте. Когда я очнулся после операции, увидел себя: я под простыночкой лежал, правая рука в гипсе, раскинул левой рукой простынку, смотрю – остатки ног в гипсе… И вот, знаете, это момент «Ч». То есть в данный момент должно было в голове что-то сработать. И это два варианта. Один: все пропало («все пропало – гипс снимают, клиент уезжает», как в известном фильме) – летной работы не видать, увольнение из армии, и как жить без ног, как жениться (я был холостяк в то время)...

В тот момент, в момент этого времени «Ч», у меня в голове следующее произошло: у меня, знаете, как икона явился образ Алексея Маресьева (в уме прямо стоит передо мной), и я на него смотрю, вижу его в летной форме, и у меня идут такие мысли в голове: «Он летчик – и я летчик, он советский человек – и я советский человек. А чем я хуже его? Если он смог, значит, и я смогу». И в этот момент я левой рукой так махнул: да, ерунда, новые ноги сделают – и все, и больше в моей жизни никогда не было даже малейшей мысли как я там буду бедненький, несчастненький, без ног… Была абсолютная уверенность, что я встану на ноги, останусь в боевом строю, буду летать, прыгать с парашютом. Ну, так и случилось: 13 лет я еще потом прослужил в армии.

Отец Киприан, Вы вспомнили, как Вы и тысячи таких же мальчишек, солдат, берегли сердца своих матерей, не сообщая им, что на самом деле происходит там, в Афганистане. Я знаю, что у Вас есть песня, посвященная матери. Могли бы Вы нам ее исполнить?

– Мы из Афганистана, конечно, не писали своим матерям чем мы там занимаемся. Мой друг Саша Левко писал: «Мама, мы тут живем как на курорте, покупаем бананы, мандарины, апельсины, ходим на базар, загораем под солнышком, так что не переживай». А мама ему писала: «Дорогой сыночек, ты бы не ходил на базар, не покупал бы апельсины и бананы, они могут быть отравлены». Саша брался за голову, говорит: «Ребята, я не знаю что еще сочинять маме – обо всем волнуется». Я тоже маме писал, что мне нельзя ходить на боевые, я играю в ансамбле здесь, нам предложили с концертами съездить по гарнизонам Афганистана. Мама мне пишет: «Дорогой сыночек, ты бы уж не ездил по гарнизонам Афганистана с концертами, это так опасно». Это я уже лежал в реанимации, и знали бы наши мамы с какими концертами по каким гарнизонам мы там ездим. Поэтому я всегда прошу, когда встречаюсь с молодежью, с ребятами: «Никогда не говорите правду своим матерям о ваших проблемах. Матерей надо беречь, а трудности надо самим преодолевать». Песня, которую я сейчас спою называется «Прости, моя мама».

Ах, милая мама, как сердцем несешь
Ты тяжкую ношу из боли и слез?
Погибший твой муж и израненный сын –
Прибавилось много безмолвных седин.
Прости, не смогли мы от горя сберечь
Твой ласковый взор и твоих хрупких плеч,
Ты сильная, мама, и выстоишь ты,
За все остальное с отцом нас прости.
Прости за разлуку, покинутый дом,
За то, что пошли в бой мы вместе с отцом,
За то, что его я спасти не сумел,
Когда он живой в вертолете горел…
Прости, по-другому мы жить не могли
И легкой тропою по свету не шли
Наш долг нас позвал, и пошли мы вперед
По трудной дороге военных невзгод.
И доля твоя оказалась горька:
Безмолвно рыдала над гробом отца,
Прощаясь, просила: «Мой маленький сын,
Вернись же скорее обратно живым».
Прости, мне себя уберечь не дал Бог,
Я жизнью солдатской прикрыться не мог.
Пойми, моя мама, поверь и прости
Иначе не могут отчизны сыны.

Отец Киприан, говорят, на войне нет людей неверующих. Это так? Казалось бы, все жили в атеистической стране. Ваш опыт какой?

– Я не могу говорить за всех, могу за себя и в какой-то степени об отце могу говорить. Не могу сказать, что отец мой был верующим, но любовь к ближнему у него была, это точно. Я старался быть похожим на отца, в рапорте писал: «Хочу быть достойным чести своего отца, погибшего в Афганистане».

Не могу сказать, что я был верующий на тот момент, но и не могу сказать, что был неверующий. Если говорить о признании, что есть какой-то Высший Разум, в то время я уже это признавал; до Афганистана у меня уже были и вещие сны, и само ранение.

Вы упомянули, что у Вас была клиническая смерть.

– Да. И были «летающие тарелки» – как говорят, неопознанные летающие объекты дважды в своей жизни я видел. И клиническая смерть… Побывав там я, конечно, не мог этого понять в тот момент, 3 года спустя только узнал, что у меня была клиническая смерть. У меня просто остались воспоминания.

И я точно помню, что эти воспоминания относятся к периоду, когда меня завозили, – вот я потерял сознание, последнее мое воспоминание, как мне тяжело: все болело, я сам весь был болью, как говорится – и до того, как утром очнулся. Это точно было в этом промежутке. А в промежутке была только операция.

Я увидел себя лежащего, то есть душа моя вышла из тела. И со светом повстречался, с тем, который «свет в конец тоннеля» – можно так это называть. Но это можно назвать и по-другому – это встреча с Богом. Бог же говорит: «Я свет миру». И Его любовь я испытал. Когда ты в этот, образно говоря, луч света попадаешь и начинаешь двигаться в сторону Источника света, то ты наполняешься блаженством, возникает огромное чувство радости, любви, счастья. Но черная каемочка, которая вокруг этого тоннеля, – вот оттуда начинает выглядывать всякая нечисть, страшилища. Тогда я с этим впервые столкнулся – как с Божественным, так и с демоническим миром. А потом я опять оказался в теле.

Осознанный приход в храм был намного позже...

– Ранение было в 1984 г., и только в 2009 г. я наконец-то откликнулся на стук Бога в дверь моей души. А до этого были разные явления и мистического характера, и просто жизненные, которые, конечно, обращали мой взор к Небу: я думал, что есть некий Высший Разум, а вот Кто этот Разум, я не имел никакого понятия. Хотя Господь мне делал такие подарки!

Я был очень близок с митрополитом Волоколамским и Юрьевским Питиримом (Нечаевым) – мы вместе и за рубеж ездили, и создание Союза ветеранов войны в Афганистане в свое время вместе обсуждали. Я так много от него узнал. Это был светлейший человек! И к моей печали, даже тогда я не приблизился к Богу.

А почему, на Ваш взгляд, так произошло? Просто было не время?

– Суета сует. Я же был советником президента, бизнесом занимался – было не до Бога, как говорится. Тем более, когда ты успешный человек, у тебя все хорошо, то кажется: есть Бог или нет Его – какая разница? У тебя есть своя жизнь, свое поле деятельности… Поэтому было не до того. Но вот в один момент – думаю, это с каждым происходит рано или поздно… Ведь наша задача в этой жизни – разочароваться в ней, осознать, что это все пустое, что это все суета сует.

Вся моя деятельность 1988 г. была связана с тем, чтобы помогать людям – сначала в рамках Всероссийского общества инвалидов инвалидам-афганцам, потом в должности советника президента сначала в координационном комитете по делам инвалидов в рамках уже страны в целом, потом в качестве советника президента помогать уже не только инвалидам, но и длительно и часто болеющим людям, с хроническими заболеваниями, то есть тем, кто нездоров. А в качестве депутата – это помощь вообще всем гражданам, которые обращались по всяким вопросам, как связанным, так и не связанным со здоровьем.

То есть была активная социальная деятельность, направленная на оказание помощи людям. И к чему она меня привела? Знаете, в профессиональной среде есть такой термин – «выгорание». Особенно это происходит с теми, кто работает с людьми. У меня это и произошло в конечном итоге. Я понял, что вся эта «социалка» как таковая – это тоже суета сует.

Но она связана с помощью.

– А не всякая помощь полезна. Приведу простой пример. Я сейчас заканчиваю магистратуру на психологическом факультете по христианской психологии, в прошлом году закончил еще педагогический факультет в ПСТГУ. Так вот, когда человек приходит к психологу, говорит: «Мне плохо, у меня проблема, у меня внутри душа болит», психолог помогает ему эту боль устранить. Но вопрос: а на стороне ли Бога в этот момент психолог? Может быть, как раз и надо, чтобы душа поболела? Ведь она не просто так заболела. Значит, что-то не богоугодное человек делал, и это призыв Божий.

Так что не всякая помощь во благо. Она полезна только, как говорил Серафим Саровский, во славу Божью и когда ты четко понимаешь, чего достигаешь этим, каков результат. Смысл не в том, чтобы люди перестали болеть, – смысл в том, чтобы люди перестали грешить. Для этого и болезни хороши.

Что в Вашей жизни стало причиной прихода в монастырь? В народе говорят: «Ушел в монастырь». Но Вы, наоборот, пришли в монастырь. Уходят от каких-то разочарований, а Вы, получается, пришли за чем-то?

– В 2009 г. у меня действительно началась счастливая жизнь. Я учился дружить с Богом. Из меня плохой друг Божий, но как-никак все-таки стараешься, а Бог милостив. Я, конечно, испытал Божию любовь. И каждый человек у нас ее испытывает, когда причащается: это же тоже Божия любовь, когда нам хорошо после Причастия, благостно на душе.

Все познается в сравнении. Хорошо рассуждать о мирских делах – о карьере, самореализации, саморазвитии и так далее. А вот когда встречаешься с Богом и понимаешь: однозначно – все это пустое. И Господь меня бросил на другой фронт, ну, фронт борьбы – это я, как военный человек, называю. Если бы я занимался социальной помощью, борьбой за социальную справедливость, социальные блага… Ерунда это все. А вот Он бросил меня на духовную брань – то есть помогать людям подружиться с Христом.

И это того стоит. Здесь можно любые скорби проходить, ведь ты понимаешь, что это даст человеку счастье. Самое главное в жизни – подружиться с Богом, встретиться с Ним здесь, на земле, стать счастливым поэтому, обрести в себе любовь, как дар Божий, и многое другое, что дает Бог. Бог благ и только благ, Бог есть любовь и только любовь. И вся радость в душе от Бога. А все мирское приходит и уходит. Влюбился – «Ах! Ох!» – через 3 года развелся. Статистика печальная, на эту тему можно много говорить.

Но 7 лет я не стремился в монастырь, понимая, что какой монастырь? Я без ног, в 2009 г. мне было 52 года – какой там монах? В монахи надо молодым человеком идти. Но сложилось так, от меня совершенно независимо, как говорят в народе, случайно: я оказался – не по своей воле – на встрече со старцем Илием, который вдруг неожиданно меня благословил на монашество – человека, который был женат в тот момент.

Вы подошли к нему с вопросом? Или старцы обычно какой-то знак подают?

– В Переделкино, где находился старец Илий (Ноздрин), нас привез протоиерей Владимир Иванов, служащий в храме в поселке Кожино, относящемся к Рузскому благочинию, на благословление реабилитационного центра, который батюшка попросил меня создать как человека, который занимался реабилитацией и алко-, и наркозависимыми людьми, и с разными трудными жизненными ситуациями.

И эта встреча была обстоятельной, нам никто не мешал, нас было 3 мирянина и батюшка. Старец Илий с каждым побеседовал. Когда моя очередь пришла, я просто не знал, о чем спрашивать, хотя отец Владимир говорил: «Готовьте вопросы – ведь старец!». Но я думал: «Если старец, он сам скажет, что мне надо, а если не скажет, значит, мне и не надо».

И когда я уже стоял перед старцем и молчал, мне отец Владимир своим огромным кулачищем, размером с мою голову (он занимался вольной борьбой в своей прошлой жизни) так двинул в спину, что я просто чуть не упал в ноги старцу и выпалил: «Скажите, батюшка, есть ли Божия воля на пострижение меня в монахи?». Сам до сих пор удивляюсь, как это из меня могло вылететь.

Смотрите, как: «Есть ли Божья воля…». Я не спросил его, что он мне посоветует и так далее. И он совсем не сразу ответил. Это была длительная неловкая пауза. Только в самый последний момент он благословил. А через год мне позвонил из Кыргызстана иеромонах Макарий, благочинный Свято-Казанского Архиерейского подворья в городе Кара-Балта, и сообщил мне радостную новость: «Вчера был у Владыки, он благословил постричь тебя в монахи, так что приезжай через месяц в апостольский пост на постриг».

Вот представьте: когда ты находишься в Москве у себя на даче, отдыхаешь, а тебе звонят: «Через месяц чтоб был в Кыргызстане на постриге». Поскольку у меня был принцип ни на что не напрашиваться и ни от чего не отказываться, кроме греха, тем более, если это исходит от батюшки, то я поехал на постриг. Вот так я стал монахом.

Отец Киприан, к сожалению, у нас остается совсем немного времени. Я хотел бы попросить Вас поздравить всех защитников Отечества с праздником и исполнить для нас какую-нибудь из своих песен.

– Я уже говорил, что для меня было важно понять, стоит ли отдать свою жизнь в Афганистане, защищая не свою страну, а чужую. Я нашел для себя ответ на этот вопрос и дал его в песне. Песня так и называется: «Что же я сумел понять»… 30 лет прошло с момента окончания войны в Афганистане. Большой срок, конечно. Могу сказать, что благодарен Господу за то, что Афганистан был в моей жизни. Он мне помог обрести стержень. Я бы хотел всех тех ребят, которые прошли через эту войну, поздравить с годовщиной ее окончания. Хочу пожелать всем нашим воинам только одного – подружиться с Богом. И тогда весь опыт нашей военной жизни будет нам только во благо. Поздравляю вас, дорогие друзья, и желаю вам здоровья, счастья и всего самого лучшего в вашей жизни. Спасибо.

Записали:
Елена Чурина
и Игорь Лунёв

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475