Протоиерей Артемий Владимиров: С Господом в сердце

Нашу встречу мы хотели бы посвятить замечательному батюшке, всеми нами любимому, протоиерею Димитрию Смирнову. 21 октября – дата его смерти.

Батюшка, Вы многое можете рассказать об отце Димитрии. Когда Вы с ним познакомились?

– Я был тогда еще студентом филологического факультета Московского университета. Мама (в конце жизни она стала монахиней Алексеевского монастыря), старший брат (ныне игумен, духовник Иоанно-Богословского монастыря) и я (птенец Михаила Васильевича Ломоносова) нашли для себя маленький храм в Медведково. Крестовоздвиженский. Там только-только начал свое служение высокий, статный священник, больше похожий на святорусского богатыря Добрыню Никитича, чем на Алешу Поповича.

Алеша Попович – это лирический герой, а Добрыня Никитич – это нечто среднее между Алешей Поповичем и Ильей Муромцем. Широкоплечий, статный, светло-русые волосы, падающие на плечи, красивое и правильное лицо, мужская харизма, спокойный и ясный взор. В памяти у меня его офицерский ремень, офицерские сапоги, прямой разворот плеч.

Добрый молодец, иначе не назовешь, – отец Димитрий Смирнов. Он тогда только окончил семинарию и получил назначение вторым священником в этот храм близ окружной дороги, куда потянулся народ.

Это какие годы примерно?

– Конец 70-х – начало 80-х. Может, чуть позже. Почему потянулся народ? Ни одной службы без слова. Слова удивительно простого, ясного, совершенно неформального, будь то всенощное бдение или Литургия. Слова, которое тогда нам казалось поразительным. Именно потому, что оно отражало чаяния, страхи, надежды, упования тогдашней московской публики, только-только воцерковившейся.

Что это было за слово? Однажды днем (видимо, чуть более поздний период – конец 1990-х годов) к нам приезжает домой, в центр Москвы, одна прихожанка отца Димитрия, раба Божия Ирина. Бледная как смерть: «Дайте мне отдышаться, дайте воды. Сейчас я приду в себя, все вам расскажу. Случай хрестоматийный. Я прощалась уже с жизнью».

На Божественной литургии, перед Евхаристическим каноном, в этот храм, до отказа набитый людьми, вдруг протискивается какой-то мужчина с нервным и озлобленным лицом. Батюшка повернулся со словами Божественной литургии: благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца (2 Кор. 13:1). Отец Димитрий возглашал так, что каждое слово было бесконечно значимым. И причастие Святого Духа буди (2 Кор. 13:1).

«Буди? Сейчас будет! – голос из толпы. – Вы тут молитесь, а у меня в кармане граната. Чеку я уже сорвал, да вы тут все сейчас на воздух взлетите!» Хор пресекает пение, все в ужасе – в разные стороны от этого персонажа. Батюшка спокойно смотрит на него, это была дуэль глаз, взглядов, импульсов. Вошедший мог быть афганцем с поломанной психикой.

Конечно, можно предположить, что он всех брал «на пушку», а можно предположить и другое, это же конец 1990-х годов. Батюшка, этот русский богатырь, смотрит на пришельца: «Говоришь, что готов всех нас на воздух отправить? Для нас нет большего счастья (ты меня понял, ты меня слышишь?), чем вот здесь и сейчас предстать перед Воскресшим Иисусом Христом. Давай взрывай!»

Раба Божия Ирина говорит: «Я вдруг поняла, что я не готова. Батюшка готов, а я не готова». Что может чувствовать человек за три секунды? Спросите у Федора Михайловича Достоевского, которого возвели на эшафот.

Еще секунда, вторая, молчание. Персонаж разворачивается, и его выносит пулей из храма. Он не выдержал этого взгляда священника и исчез как злой дух. Иисусе, что пришел до времени мучить нас (Мф. 8:29). Батюшка перекрестился, смотрит на хор: «Продолжим? Тебе поем, Тебе благодарим». Одного такого случая, мне кажется, достаточно, чтобы наш эфир уже состоялся.

Таких случаев, наверное, очень много. Он сам о них рассказывал. До сих пор в интернете ходят короткие вырезки его крылатых, очень острых фраз, касающихся разных аспектов нашей духовной жизни.

– Конечно, я вспоминаю и более мирные жанровые сцены. Батюшка на приходе… Возможно, он уже стал настоятелем. Все-таки отец Димитрий был настолько самодостаточен, что, смиренно ходя под старшим собратом, заслужил в конце концов покой настоятельства.

После службы народ не спешит расходиться, тоже хороший показатель. От кого-то из нас, как от радиации, люди спешат сокрыться («минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»). Кто-то остается центром притяжения, магнитом, но с батюшкой особенно не полиберальничаешь.

Если ему кажется, что общение с ним на данный час вам не нужно, не было такой силы, которая могла бы его заставить прогнуться перед какой-нибудь дамой. Хрестоматия, но повторю для тех, кто, может быть, еще не вобрал в себя образ уникального, неповторимого, незаменимого и бессмертного московского доброго священника.

Какая-то дама в нарочито длинном платье, вечерний туалет, холеные руки, шляпка – молодящаяся особа светского плана – поджидает отца Димитрия в притворе. «Батюшка, благословите меня (она картинно, как Майя Плисецкая на сцене, складывает руки) на юродство». Батюшка поперхнулся: «Что тебе юродство? Ты и так дура!» Она отвечает: «Что? Как Вы можете так разговаривать с женщиной?» Батюшка усмехается: «Даже такого малого Вы не понесли. Ну какое Вам юродство?»

Мне вспоминается этот храм в Медведково, где так просто не подойти к священнику, хотя он стоит и разговаривает с кем хочет и сколь угодно долго. Такого шлейфа, мельтешения просто невозможно себе представить вокруг отца Димитрия. «Батюшка, мне очень нужно с Вами поговорить. У меня долгий разговор». – «А мне не нужно».

Кому-то эти подходы отца Димитрия могли показаться загадочно-брутальными, что батюшка, может быть, невоспитанный, неотесанный, приехал из деревни. Нет. Представитель московской интеллигенции, человек с тонкой душой художника. Почитайте воспоминания самого отца Димитрия о его семье, о среде творческой элиты, в которой он формировался. Это не просто широко образованный и начитанный священник. Батюшка в подлинном смысле с творческой жилкой.

Достаточно приехать в храм Благовещения и обойти этот комплекс, оставшийся в наследство от отца Димитрия. Вы увидите не просто Дом пионеров, это целый православный холдинг, где есть все, чего только не пожелает душа ребенка, взрослого. Никакого формализма, никаких жестких схем: здесь вам и страус, и фуникулер, и океанарий.

Самое главное, что мне вспоминается в связи с нашим разговором, это отсутствие схемы, кондового, раз и навсегда принятого паттерна, матрицы. Православие отца Димитрия сокровенное, в нем нет елейности, приторности, сладенькой терминологии, слащавости. Всего того, что отец Лев Оптинский, основатель старчества, называл химерой.

Что мне глубоко импонирует в отце Димитрии, так это любовь к человеку, маленькому человечку, незначительному, когда в каждом сияет образ Божий. Батюшка умел делать добро так, как мало кто из нас решается его делать. Усыновляет детей: десять, двадцать, тридцать.

Он говорил, что у него около двухсот, я помню.

– Отец Димитрий похож на самарянина, то есть, любя человека, берет на себя многие его трудности. Не просто это благое желание, но вкладывает в него доверие, финансы. Сколько таких спасенных душ беспризорников или невесть откуда взявшихся африканских девушек, мексиканских юношей, простых русских людей, отчаявшихся и вдохновленных любовью отца Димитрия и обретших в общении с ним веру и любовь…

Очень много было послушаний у отца Димитрия. Взаимодействие с Вооруженными силами, правоохранительными органами, детский дом, семь храмов под его опекой... Колоссальный объем работы. Слава Богу, нашлись люди, которые каждую его проповедь и службу сопровождали видеосъемкой. Теперь все это есть в интернете.

– Для меня в отце Димитрии удивительно и недостижимо то, что он сочетает в своем образе несочетаемые грани. Я, например, совсем не администратор, не строитель и не прораб. У меня педагогическое узенькое русло: чуть-чуть риторики (учитель русского языка и литературы), немножко детского сада (общение с детьми), и все.

Батюшка многогранен. Он строитель, художник, в нем и Суворов, который сваливается на голову французам на перевале Сен-Готард, он своего рода универсал. При этом без позы, без рекламы, личная скромность. В его присутствии невозможно было лицемерить, притворяться, ханжествовать, мечтать, закатывать глазки, говорить фальшивые комплименты. Прост как правда.

И очень, кстати, немногословен в личной беседе. Два-три предложения...

– Но такие, что вбивают золотой колышек в ваше сознание. Все мы сейчас немного похожи на прозаседавшихся: юбилеи, чтения, симпозиумы, процедуры, протоколы. Жизнь столичного бомонда, как чиновного, так и церковного, уже сформирована. Свои законы, свое королевство кривых зеркал, своя очередность, послушание. Но там, где появляется батюшка Димитрий, все стереотипы разбиваются вдребезги.

Вот чтения, пленарное заседание. Народ приехал из Владивостока, Калининграда, из Республики Тува. Посмотришь с высоты президиума на партер пленарного заседания, все откинулись в красных мягких креслах, программкой чуть-чуть прикрыли себя, и она немножко подрагивает. Спит народ.

Правильные и нужные речи от самых высоких чиновных гостей по нисходящей. Все по заведенному протоколу. Появляется за кафедрой отец Димитрий: «Что я вам скажу? Куда нам плыть?» Удивительно: три-четыре фразы, но все просыпаются, глаза открываются, плечи распрямляются.

Батюшка всегда на грани фола, ходит по лезвию бритвы. Он не считает нужным сообразовываться с условностями. Сколько раз, между прочим, светские ушлые журналисты вырывали из контекста его слова, и происходил взрыв в СМИ...

В чем батюшка был не прав, простите? Все он правильно говорил. Даже вырванное из контекста было в точку.

– «Мы, священники, на „Мерседесахˮ катаемся во сне».

«Квартиры семикомнатные должны быть, одна – для прислуги».

– Это умение быть свободным от лорнетов, масок, называть вещи своими именами, возвращать словам их исконный смысл. В День ребенка батюшка скажет несколько слов об индустрии. Кстати, думаю, благодаря ему спасены не сто детей-беспризорников, а десятки тысяч.

Кампания против абортов «За жизнь!» начиналась с малого: ученики отца Димитрия обклеивали окрестные районы листочками. Завершилось тем, что кривая абортов по всей стране поползла вниз. Он был глашатаем, парламентарием от Русской Церкви. Не в церковных лишь собраниях, а на парламентских сессиях говорил так, что вздрагивали проводники чуждой нам идеологии под маской правительственных решений.

Я сам вспоминаю, как учился в Институте телерадиовещания. Сказал мастеру, что уже веду программу на православном телеканале, и он попросил принести вырезку из эфиров. Благо у меня была возможность, я нашел эфир, где я был ведущим, как раз с отцом Димитрием Смирновым. Если наши телезрители помнят, всегда с отцом Димитрием приезжал отец Александр Березовский. Они вдвоем беседовали, а тут отец Александр не смог. Попросили меня, я тут же примчался из Сергиева Посада. Я вырезал самые интересные моменты, принес мастеру, и он всей группе включил, чем я занимаюсь, как и с кем веду эфир. Этот мастер был ведущим на MTV. Был такой телеканал, не знаю, есть ли он сейчас. Мастер весь модный, серьга в ухе, говорит: «О, отец Димитрий!» Мы минут пятнадцать слушали, о чем он говорил.

Я тогда очень гордился, что довелось быть в эфире с батюшкой. Мне так понравилось, что мастер – совершенно светский человек, да еще с такого телеканала – узнал отца Димитрия. Батюшка был для всех.

– Я помню, рано утром едешь в храм, в семь утра диалог отца Димитрия и Владимира Соловьева. Последний не лезет за словом в карман. Засунув руки в черный китайский сюртук, а-ля Мао Цзэдун, он вещает миллионам… Но как он смирно и кротко себя вел в присутствии батюшки... Это чувствовалось. Слушал его с несомненным уважением и симпатией, а отца Димитрия невозможно не любить за его чувство правды, подлинную простоту и любовь к человеку. В этом смысле он действительно уважать себя заставил и военное сословие, и артистов, творческую интеллигенцию.

Кстати, у батюшки был отменный художественный вкус. Он сам одарен талантом художника, окончил творческий вуз. В храме Благовещения все батюшкой выношено в глубинах сердца, начиная от этой удивительной иконы Спасителя (характерной, северного письма) и кончая шедевральными работами как древних, так и новых мастеров. То, о чем мы говорим, это некая производная, лучи, исходящие из его сердца.

Вспоминаются ранние мои годы студенчества. Мы буквально смотрели в уста тем молодым священникам, которые не имели в себе никакой кастовости советского времени. Как правило, это были настоятели с Западной Украины. Они во всех московских храмах, прононс соответствующий, определенный стиль. Вдруг появляются молодые: отец Владимир Воробьев чуть старше, отец Аркадий Шатов (нынешний Владыка Пантелеимон), отец Димитрий. Три друга общества Всемилостивого Спаса. В домашнем контексте собрались человек десять-пятнадцать молодежи. Беседы о Крещении, об основных богооткровенных истинах Евангельских.

Вспоминаются и поездки с отцом Димитрием. Я уже молодой священник, всегда на вторых-третьих ролях. Едем ли в Тобольск, в семинарию или в Екатеринбург – ажиотаж. Тогда люди стремились к непосредственному общению с пастырями, голоса которых знали по радио «Радонеж».

Батюшка Димитрий всегда с чувством, толком, расстановкой, юмором, иногда на грани фола. Мы с ним настолько разные по нашим телеканалам… Я всегда оставался в тени отца Димитрия, это естественно. В пасхальных передачах мне было не очень легко. С одной стороны, в дуэте вы трудитесь. Здесь не должно быть контроверзы, скрещивания копий.

У каждого священника все-таки есть свое воззрение. Мы не должны перебивать, наскакивать друг на друга, нужно уступить место старшему товарищу. С другой стороны, батюшка скажет, как отрежет, саблей махнет, как хирург, – раз пришел в больницу, значит, надо тебе что-нибудь отрезать. Мне как реаниматору казалось, что нужно это помягче.

Сама передача получалась всегда необычной. Казалось, что не все концы с концами у нас сходятся, но эти две тональности – более мягкого, лиричного отца Артемия и удивительно мудрого, по-русски скроенного отца Димитрия – давали ослепительный эффект. В присутствии батюшки, как некоего бриллианта, и простые булыжнички начинали светиться. Такова была его харизма.

В беседе с одним из архиереев, весьма уважаемым в нашей Церкви, он поделился такой мыслью. В советское время Церковь была очень маленькой, но она дала очень много людей, которые возродили потерянное. Тогда были воспитаны сотни священников, о которых мы сейчас говорим, и скольких мы еще не знаем таких настоящих пастырей… Сейчас у нас полная свобода, много священников (может, не так много, как хотелось бы, но достаточное количество), но при этом не хватает таких батюшек, как отец Димитрий Смирнов. Как это истолковать? Божие испытание? Вызов нам? Расти нужно?

– Есть принцип комплементарности, взаимного восполнения. Я помню, придешь вечером в храм к батюшке на Исповедь. Субботнее всенощное бдение. Народ стоит: студенты, молодежь. Читается трехканонник, вечерние молитвы. Батюшке чужда усталость, ему не надо ни есть, ни пить. Он чинно подходит, каждому что-то скажет, всех выслушает. Потом маленькая пауза… Отец Димитрий обращается к нам: «Друзья, вы думаете, что нам всегда будет позволено вечером исповедоваться, очищать душу, готовиться к Причащению? Что лукавый будет это терпеть снисходительно? Нет, братцы, держитесь. Испытания должны быть». Багряный дракон (это я уже добавляю от себя) с именами богохульными из Апокалипсиса еще покажет свои зубки.

Запоминалось, как батюшка совершенно неформально относился к делу и с нами общался. Я иду чуть ли не последним: «Ну, Артемий, что скажешь?» Что-то я разворачиваю в бумажке, исповедую… Облегчение, благословение, спешишь на последний автобус. Вдруг в мою больную голову входит такой помысел: кто же отцу Димитрию так позволяет работать с молодежью? может, он еще в какой-то организации работает? Я ужаснулся этому помыслу. Да как ты, гнилая голова, можешь об этом думать? Батюшка возится тут с нами, а у тебя такие подозрения. Что же делать с этим помыслом? Мне завтра причащаться, надо идти назад и все рассказать отцу Димитрию. Пусть убьет на месте, но я не могу лечь спать с нечистой совестью.

Плетусь назад, храм еще не закрыт, но огни погашены. Я все-таки вхожу внутрь, батюшка в алтаре уже надел пальто. Выходит: «Артемий, ты чего?» Отвечаю: «Батюшка, мне нужно рассказать вам помысел». – «Помысел? Ну, давай». Снимает пальто, надевает епитрахиль: «Какой помысел?» – «Батюшка, помысел, что Вы в КГБ работаете». У батюшки улыбка: «Ничего себе, Артемий… Бог простит». Свобода, облегчение. С тех пор у меня не было никаких помыслов об отце Димитрии.

Иногда в эфирах мы молимся. Может быть, помолимся за батюшку?

– Да упокоит Господь доблестного раба Своего протоиерея Димитрия и всех почивших его сродников, родителей, подаривших России такого сына. Очистив от вольных и невольных согрешений, Господь да откроет ему объятия Свои, дабы благодать Духа Святого, которая раскрылась уже здесь, на земле, во всей полноте осияла его в вечности.

Аминь. Вечная память дорогому отцу Димитрию!

Полную версию программы вы можете просмотреть или прослушать на сайте телеканала «Союз».

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475