Любовь божественная и человеческая

(Продолжение. Начало в № 9–12)

По мере исполнения заповедей Божиих, по мере того, как в ходе самого исполнения заповедей возрастают и трудности, встающие на этом пути, возрастает и стремление к их преодолению, к противостоянию тем силам (прежде всего, бесовским), которые всячески увлекают личность с путей Божественной правды, — становится тесней и жизненней связь между человеком и Богом.

Все более дорогими и важными становятся не только нравственные установления и идеалы, предложенные Христом, но и каждое Его слово хочется сделать своим словом. Все смыслы и открытия, стоящие даже и за Его словами и действиями, становятся дороже всего, потому что за ними и в них стоит полнота нравственного живого идеала Божественной Личности; и эта-то полнота, вполне невыразимая ни словами, ни какими-либо иными просто человеческими возможностями, становится дороже всего, потому что, насколько это возможно, она все же открывается той духовной интуиции, которая у апостола имеет название: «Вера, действующая любовию» (Гал. 5. 6). Как таковая, она может возрастать до высочайшей степени. Пребывая в этой степени любви, апостол Павел восклицает: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорби, теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе Господе нашем» (Рим. 8, 35 и 37–39). Вершин такой любви человек может достичь лишь путем исполнения заповедей, из которых первая по значению — заповедь о любви к ближнему.

ЛЮБОВЬ К БОГУ И К БЛИЖНЕМУ В ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ

О связи любви к Богу с любовью к ближним говорит прямой апостольский текст: «Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего». (Ин. 4, 20–21). Слова апостола при их поверхностном прочтении носят только обличительный характер. Они справедливо обличают «ненавидящих брата» не только в лицемерии, но и в прямой нелюбви к Богу. Впрочем, очевидность такого обличения очевидна менее всего, как правило, для самих обличаемых, особенно, если их ненависть эмоционально не сильно выражена, и когда ненавидеть как бы «есть за что». Но главное в словах апостола Иоанна Богослова — не столько обличение, сколько предупреждение от невольного обмана и самообмана. Апостол предлагает осознать, что даже если в ком-то можно видеть несомненные, почти демонстративные, и практически собранные в полноте признаки любви к Богу, но для полноты недостает лишь одного, но важнейшего — любви к ближнему, все остальные признаки ничего не значат и ни о чем не свидетельствуют. Любовь к Богу в таком случае иллюзорна.

Дело, главным образом, не только во внешней взаимосвязи, но гораздо более во внутреннем единстве этих двух направлений любви. Содержание этого единства особенно убедительно раскрывается в евангельском чтении о Страшном Суде. В нем рассказывается о том, как Господь разделил все человечество на две части, определив лишь по одному признаку удел первой из них — вечное блаженство, а второй — вечные муки. Первым Он сказал: «Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне… Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне…» (Мф, 25, 35–36, 40). Соответственно, вторым было сказано, что они не накормили, не напоили, не посетили Его, ибо не сделали сего меньшим братьям Его.

Из евангельского контекста следует, что речь идет о гораздо большем, чем о простом нравственном сравнении или уподоблении, но о том едином смысле всех действий любви, который и решает значимость конкретной человеческой личности. Любовь или есть, или нет ее, и когда она есть, она неизбежно распространяется и на Бога, и на Его создания, преимущественно же на те, что являются Его образами, а когда любви нет, так и говорить не о чем. И это одинаково справедливо — идет ли речь о сущности любви или о конкретных ее проявлениях. Более того, апостол утверждает психологическую несообразность любви к Богу («Которого не видит») с нелюбовью к ближнему («к брату, которого видит»).

Таким образом, хотя, по слову митрополита Филарета, «истинная любовь к ближнему воодушевляется любовью к Богу!», психологически понятней и органичней в условиях существования падшего мира — любовь к ближнему. Что бы ни происходило в глубоких недрах человеческой личности, — на внешне психологическом уровне обычно больше и раньше видна и человеку в самом себе, и окружающим его — любовь к матери и отцу, к близким по родству, к друзьям, к соотечественникам, а затем уж и к Богу. Но этот почти психологический род любви имеет задание быть переплавленным в любовь мистическую, иначе он остается той родовою любовью «язычников и мытарей», которая, по мысли Спасителя (Мф. 5, 46–47) и по сути духовно-нравственной жизни, не очень многого стоит.

Такая мистическая «переплавка» ставит любовь к Богу на первое место по значению, смыслу и сердечному направлению в жизни личности, а брат, «которого видишь», становится в сердце на достойное ему место, хотя и второе, но более драгоценное, чем природное (хотя и первое). Любовь к ближнему становится подобной Божественной любви; в ней не остается ничего нечистого, пристрастного, мелкого и пошлого. Вместе с тем, она не утрачивает вполне своего конкретного характера, будучи направленной всегда на конкретную личность, «которую видит». И любя Бога, «Которого не видит», человек уже оказывается способным принять в свое сердце многих, которых пока не видит, независимо от их положения, их места в обществе и других разнообразных признаков и даже независимо от их отношения к нему самому, что и становится последним и решительным признаком подлинности и чистоты подобной любви. Независимо от отношения в любой степени, вплоть до той степени негативного типа, которая именуется враждой.

ЛЮБОВЬ К ВРАГАМ

Незнакомая ни одной этической системе установка содержится в словах Спасителя: «Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего» (Лев. 19, 18). А я говорю вам: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5, 42–45). В тексте этой заповеди любви раскрывается завершающее основание ее абсолютной новизны, неслыханной ни прежде, ни после, так что любовь к врагам в нравственном отношении становится главным признаком, отличающим христианское этическое сознание от любого другого.

Прежде всего, далеко позади остаются все этические системы, основанные на природных нормах, поскольку нравственный идеал Христа сверхъестественен и становится возможным потому, Что его в Своей жизни и смерти воплотил Сам Христос. Именно так и восприняли его святые Христовой Церкви, и очень многие также сумели воплотить его вслед за своим Божественным Учителем — от Первомученика и Архидиакона Стефана до многих святых новомучеников Российских (XX в.).

Любовь к людям имеет свои степени и путь восхождения. Она начинается с нравственной нормы, практически не возвышающейся над природной:

«Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Лк. 6, 31). Эти слова Евангелия, как бы открывая начальную точку отсчета любви к людям, показывают через несколько строк вершину любви — «любите врагов ваших» (Лк. 6. 31–35). Таким образом, несколько евангельских стихов объемлют все пространство любви. Это пространство, разумеется, не преодолевается одним прыжком, но постепенно, несколькими этапами. Однако на всех этапах неизбежно должна действовать сердечная установка — всегда делать добро, быстро прощать вину чужую и настойчиво искать прощения в вине собственной. Безусловно и всегда является непременным требование не воздавать злом за зло (1 Феc. 5. 15), но напротив — «побеждать зло добром» (Рим. 12, 21), потому что «любовь не мыслит зла» (1 Кор. 13, 5).

Здесь намечены основные этапы, которые осуществляются между двумя пределами любви — начальным: «не желать другим, чего не желаешь себе» и конечным: «любить врагов». Не воздавать злом за зло — это выход за пределы ветхозаветной и всякой природной справедливости, для которой вполне нормален и естественен принцип «око за око». Но этот выход еще дает возможность отнестись ко злу другого человека со спокойным равнодушием, или философским стоицизмом, или иронией, или смиренно отойти в сторону.

«Побеждать добром» — уже большее. Тут содержится такая установка на преодоление себя, которая исходит из глубокого внутреннего понимания, что противостояние злу злом лишь рождает новое зло, и лишь постоянно делаемое добро нейтрализует зло. Но и такое понимание и переживание вполне может быть рационалистичным и совершаемым по холодному чувству долга. А то, что «не мыслит зла» при любых обстоятельствах, даже когда властною и насильственною рукою пресекается деятельность постороннего зла, может быть только любовью, любовью без отвлеченностей, но и без пристрастий, как положительных, так и отрицательных (неприязнь), — то есть любовью в высшем ее проявлении, в частности, любовью к врагам. Это и есть любовь новозаветная, любовь Христа и любовь христианская.

Суровая практика жизни века сего, в которой царит зло, вынуждает и к непримиримым отношениям, и к жестким реакциям, но не к личностям, к которым в любом случае не должна утрачиваться примирительная и жалостливая любовь, но лишь к тому злу, которого они являются носителями и производителями. Это выступает с особенной очевидностью, когда речь идет о зле, приносимом другой личности, обществу, народу. Тогда именно становится долгом любви — не только по отношению к ближним, обществу и народу, но и по отношению к самому производителю зла — пресечь его злую деятельность.

Если для этого остаются возможными не только жесткие, но даже самые жестокие меры — значит, принять их. Так, хирург, жалея о нарушающейся гармонии тела, удаляет из него тяжко поврежденный орган, чтобы не погубить все тело. И Сам Христос, явивший, вплоть до креста, свою жертвенную любовь к врагам, порою бросал самые жесткие обвинения. Любовь к врагам представляет собою и высокую степень и верный показатель подлинности любви. Но не единственный.

Протоиерей Владислав Свешников
«Очерки христианской этики»

(Продолжение следует)

Читайте «Православную газету»

Сайт газеты
Подписной индекс:32475